Больше всего комната походила на гостиную. Мягкой мебели здесь было в избытке, и нигде она не стояла так, чтобы взгляды гостей могли встретиться.

– Среди менталистов не принято смотреть коллегам в глаза, – пояснил герцог, падая в мягкое кресло. Оно единственное было достаточно потертым, чтобы можно было определить фаворита здешнего хозяина. – А потому такой взгляд всегда интригует.

Я промолчала, делая вид, что занавески занимают меня больше разоткровенничавшегося собеседника. Впрочем, занавески и сами по себе были неплохи, из тяжелой, сразу видно дорогой, ткани, но больше меня занимал вид из окна.

В поместье герцога мы попали в два перехода. Первый – совсем незначительный – произошел в здании инквизиции, когда мы переместились к стационарному порталу. И второй – собственно, сам портальный переход сюда, в поместье. И за все это время никто не потрудился мне сообщить, где именно я нахожусь.

– Аунтерон, если вас интересует ближайший город отсюда, – сказал Дамиан и добавил: – Вы не спрашивали, куда я вас привел, потому и не получали ответа.

Я промолчала, только насупилась. Попыталась ссутулиться, но корсет не позволял принять любимую позу. Собственно, именно из-за него я все еще сидела на краешке кресла, с тоской думая, как могла бы развалиться в мягком даже на ощупь кресле.

– Вам надо привыкнуть к нему, – без всякого сочувствия – о черствый человек! – напомнил герцог и похвалил: – Вам идет.

Я решила игнорировать издевку. Впрочем, желтый действительно оказался моим цветом, но я бы с радостью пожертвовала этим платьем, лишь бы избавиться вместе с ним и от корсета, и от нижних юбок. Хорошо еще, что обошлось без турнюра и кринолина с его жестким каркасом.

– После обеда примерите, – пообещал герцог, а мне вдруг захотелось повторить наш предыдущий вечер. – Понравилось видеть меня у ваших ног? – рассмеялся мужчина. И было в его голосе что-то, что заставило сердце пропустить удар, а после с удвоенным рвением погнать кровь по венам.

– Нет, – покраснев, ответила я, отводя взгляд, чтобы герцог не мог видеть выражение моего лица.

– Ну что ж, раз уж вы отказались от столь занятного времяпрепровождения, перейдем к рабочим моментам, – легко переключился на новую тему его светлость, и мне на колени упала тонкая папка. – Ваша история. У вас полчаса, чтобы с ней ознакомиться, а после будете мне пересказывать.

– Сколько раз?

– Сколько придется, – развеял все мои надежды на скорое освобождение его светлость. – Это ваша новая жизнь, Оливия Эвильен Шантре, дочь графа Анри Шантре и, по совместительству, моя очень дальняя родственница, в которой я души не чаю.

– А она существует? – Я осторожно открыла папку.

– Отчасти. Девочка действительно была и записана во все храмовые книги, есть свидетели, кто видел ее до десяти лет, но никакого отношения та девочка к графу Шантре не имела. Анри нужны были документы, а мне нужно его имя, чтобы отправить вас во дворец.

– Но он может…

– Не может, – отрезал герцог. – Граф Шантре отбыл по делам и не вернется в ближайшие полгода. Те же, кто видел ту девочку… Ей тогда было десять, сейчас было бы девятнадцать. На год больше, чем вам, но разница несущественна.

– Вот как, – протянула я и углубилась в чтение. К моей радости, впрочем, омраченной тревогой за свою предшественницу, что носила это имя, сведений об Оливии оказалось немного. Граф не слишком любил неизвестное дитя и в свет ее не вывозил, потому сведений о леди Оливии имелось мало. Основная же информация в папке касалась родословной графа Шантре, их ближайших соседей и географии.

Признаться, раньше я думала, что проблем с памятью у меня нет, но в надцатый раз перечисляя герцогу родословную графа и пытаясь не сбиться в дядюшках и тетушках, я заподозрила, что просто прежде мне не приходилось удерживать в ней столько имен. А мы ведь даже до самого герцога не дошли, хотя, в этом не соврал, граф Шантре приходился ему очень дальним родственником. Настолько дальним, что обычные люди бы и не знали такого родства, но аристократы бдели.

– Это издевательство, – простонала я, когда и пирожки были съедены, и герцог переместился из-за стола, подтянув поближе соседнее кресло и положив ноги на пуфик.

– Ничего выдающегося, – пожал плечами его светлость. – Но нужно же чем-то заполнять свои будни тем, кто едва ли когда-то окажется в столице и слишком труслив, чтобы служить стране, как их предки. Чем чаще люди вспоминают о подвигах предков, тем очевиднее, насколько они их ничтожнее.

Я промолчала. В моей жизни место подвигу было всегда. Порой просто потому, что обойтись без приключений закон подлости не позволял, но героем я себя от этого не чувствовала. Напротив – хотелось простой тихой жизни…

– Именно поэтому вы подались в столицу? – усмехнулся герцог. – Не самое тихое место для таких, как вы.

Я вспыхнула. Увы, не в прямом смысле, как могли себе позволить огненные ведьмы, но тоже эффектно. Так эффектно, что его светлость вздернул бровь, ожидая то ли тирады, то ли моего побега от неудобной темы. Пришлось брать себя в руки и смиренно внимать. Все же признавать очевидное, пусть и было обидно, но необходимо.

Решение в самом деле оказалось не самым верным. Пусть в столице и было много людей, среди которых и прятаться легче, и которым абсолютно все равно на появление очередного соседа и его дальнейшую судьбу, но… контроля здесь тоже было больше. Ну вот что мешало уехать в тот же Грастин? Или в Висталь?

Да, там самостоятельности никакой, старшие все решают, а ты только сиди, слушай, кивай и делай, как сказано. Зато инквизиции нет. Почти. Но, ходили слухи, в Грастине даже инквизиторы за ведьм были, всячески их оберегая. Не город – мечта! Если амбиций нет, согласен всю жизнь идти на поводу у старших и не мыслишь себя без коллектива. Увы, мне ближе были звери и травы, чем шумное людское общество.

– И именно поэтому вы подались в столицу, – повторил насмешливо герцог.

– Всем свойственно совершать ошибки, – буркнула я. – Вот разберусь с вашим поручением – и уеду. Куплю домик в деревне, заведу…

– …коз?

– Белок, – сердито отмахнулась я. – Приманю ворон, ужиков, травы болотные высажу и…

– Будете всячески притворяться темной ведьмой, – заметил герцог. – Не слишком хорошая идея. Кроудгорд не терпит конкуренции, вас вскоре навестят и объяснят, почему нельзя притворяться темной ею не являясь.

– Тогда… – Я запрокинула голову, хотелось придумать новый план. Но такой, чтобы к нему нельзя было придраться, и спустя пару минут, что его светлость меня не тревожил, разочаровано вздохнула: – Вы же, что бы я ни сказала, найдете к чему прицепиться?

– Приложу все усилия, – герцог чуть склонил голову и заметил: – И раз уж вы отдохнули, мы можем продолжить.

Вырвавшийся у меня вздох был полон разочарования. Впрочем, он был все лишь первым из череды звуков, какими мой организм просил пощады. Госпожа Бонартье, получившая меня в свое полное распоряжение сразу после обеда, принялась шлифовать мою осанку, не давая мне ни секунды покоя. И если спустя три часа мое знание вилок было признанно удовлетворительным, то с искусством дела обстояли хуже. Как и с походкой. И осанкой во время нее.

Ну не могла я плыть по воздуху, как того хотела наставница. Взгляд то и дело срывался вниз, чтобы убедиться: на волочащийся подол я пока не наступаю. Плечи сутулились, привычно делая меня одной из толпы, непримечательной горожанкой, что торопливо бежит по своим никому не интересным делам, не поднимая головы и вовремя отскакивая от таких же торопливых прохожих.

А в купе с тем, что после быстрой экскурсии по галерее, от меня требовалось не только «плыть», не глядя под ноги, с гордо вздернутым подбородком и с увесистым, так и норовившим упасть, томом на голове, но и вспоминать автора картины, ее отличительные черты, что характеризовали направление, к которому полотно принадлежало, и других художников, что творили в такой же манере… Стоит ли говорить, что к вечеру у меня в голове осталась лишь одна мысль: когда же это все закончится?